Притчи

[perfect 0]

Ну, если приговаривать хари-хари, то, наверное, не поймут правильно.

А так, великая сущность, в ихнем софтвере должна им посоветовать соблюдать заповедь не хотеть чужого (ну, по крайней мере - не таким способом), если речь идёт об отчуждении нажитого непосильным трудом эквивалента. А если речь идёт о дарвиновском регулировании численности особей под солнцем, то тут уж как Дарвин завещал.

(сильно не бейте, шутить хотел)

[onno 0]

У меня взгляд один: Независимо от того, существует ли Бог/Боги в смысле Создатель/Создатели, Он/Она/Они никак не влияют на судьбу каждого отдельного человека, вопреки утверждениям большинства религий. Человек сам делает свою судьбу (шире: люди сами делают), а возможное существование или несуществование Бога/Богов в этом смысле иррелевантно.

 

Вернулась к вашему посту, чтобы узнать значение слова ИРРЕЛЕВАНТНЫЙ - (англ. irrelevant - неуместный), слова, фразы, высказывания ребёнка, имеющие значение только для говорящего.

 

Ваша позиция, StYlus, ясна – вы говорите взрослым языком о несуществовании любого бога, не влиянии его на судьбу личности.

Теперь я вам попытаюсь высказать противоположное мнение, как вы считаете иррелевантное, такое мнение уже однажды высказал известный вам господин Берлиоз, он тоже был очень доказательным в разговоре с Волондом.)))

 

Вы не верите в Бога, а я верю в Бога и мы ничего не докажем друг - другу, как ничего не доказывают друг-- другу: фрески Рублёва и картины Рубенса, Храм Покрова на Нерли и Эйфелева башня, Сикстинская мадонна и Джоконда, Рождественские стихи Мандельштама и стихи Маяковского, Булгаков, Достоевский, Умберто Эко и Мопассан, Бах и Шнитке, философия Флоренского, Шмелёва, Бердяева и Ницше - можно продолжать длинный список примеров духовного противоречия и не примириться с выводами о истине и правоте.

Но нельзя, даже примитивизм Примаченко и Перасманишвили назвать иррелативным, они наполнены духовностью не детского содержания.

 

Вот уж воистину, каждый слышит то, что хочет слышать.

 

Bet, каждый не только слышит то что хочет услышать, но и то, что способен услышать.

[StYlus. 1]

вы говорите взрослым зыком о несуществовании любого бога

Нет, не говорю.

 

Раз уж об этом пошла речь, то я действительно считаю, что Бога не существует. Почему — долго рассказывать; если совсем коротко — это нелогично.

 

Но, поскольку доказательств не имею (попробуйте-ка доказать отсутствие чего-либо!), допускаю, что, может, всё-таки и существует.

 

не влиянии его на судьбу личности

Вот об этом действительно говорю, я в этом уверен. Почему — долго рассказывать; если совсем коротко — это нелогично.

 

наполнены духовностью не детского содержания

И это естественно, все перечисленные ведь вырастали в густом дыму от опиума-религии :^)

[onno 0]

Раз уж об этом пошла речь, то я действительно считаю, что Бога не существует. Почему — долго рассказывать; если совсем коротко — это нелогично.

 

Но, поскольку доказательств не имею (попробуйте-ка доказать отсутствие чего-либо!), допускаю, что, может, всё-таки и существует.

 

Вот и ладЫ, ))) я доказать Вам не существующее тоже не смогу, но своим духовным опытом дорожу, как и своими духовными поисками)))

[perfect 0]

Во что люди верят, то им материализуется. Их собственными "руками".

Это имеет подтверждение при наблюдении процессов на уровне обществ.

Вот такое понимание такой сущности как их бог. А аж на уровне всей вселенной Он - един. Такая аксиоматика парадигмы.

[onno 0]

Ежедневный подвиг

 

В один из теплых летних дней, когда природа вокруг играет красками, а птицы неустанно поют свою песнь свободе и солнечному утру, к старому Иро-Дзы пришел человек. Был он не юноша, но и не преклонных лет. Но в его глазах ясно читалась печаль прожитой жизни.

- Скажи мне, мудрец, - обратился он к старцу, - почему в этом мире нет места подвигу? Я на все готов, ради своей Любви. Но ничего не происходит вокруг. Я ни секунды ни колеблясь, вошел бы в горящий дом, чтобы спасти свою Любовь от смерти. Прыгнул бы в стремительные леденящие воды, в след за утопающей. Без промедления отдал бы свою жизнь, лишь бы Любовь моя могла жить. Я много раз говорил, что готов умереть за нее, но слова лишь остаются словами и не могу я доказать их правдивость.

Старый Иро-Дзы посмотрел на него и ответил:

- Зачем ты ищешь подвига, человек? Разве ты думаешь, что подвиг - это лишь умереть? Скажи мне, был ли ты рядом со своей Любовью, когда ей было грустно? Отказывался ли ты от последнего куска хлеба, видя, что Любовь твоя нуждается? Помогал ли ты ей идти по тернистой дороге, держа за руку и оберегая от падений? Оказывал ли помощь в момент болезни? Молчал ли ты, когда требовалась тишина? Говорил ли ты, когда нужны были слова? И не мешал ли ты, когда очень хотелось быть с ней, а ей требовалось уединение?

- Да, все это так, мудрец, - ответил пришедший.

- Ждать беды для того, чтобы совершить подвиг, воистину, глупо и не достойно мужчины. А то, что ты делаешь, ради своей любви, как раз и есть подвиг. Ты правильно его не замечаешь, ибо никогда не должны мы хвалится тем добром, что мы делаем. И забывая об этом, совершать все новое добро. И если бы ты совершил геройский подвиг, не забыла ли бы твоя Любовь его уже на следующий день? А дела твои пусть и не заметны взгляду, но навсегда остаются в долгой памяти.

 

Даосская притча

 

[Igor G. 4]

У одного человека было два сына. Младший сказал отцу: "Отец, дай мне ту часть наследства, которая причитается мне". И отец разделил имущество между сыновьями. Через несколько дней младший сын собрал все, что у него было, и отправился в далекую страну. Там он растратил все свои средства на распутную жизнь. Когда у него уже ничего не осталось, в той стране начался сильный голод, и он оказался в нужде. Тогда он пошел и нанялся к одному из жителей той страны, который послал его на свои поля пасти свиней. Он так голодал, что рад был набить желудок хоть стручками, которыми кормили свиней, но и тех ему не давали. И, опомнившись, он сказал: "Сколько наемных работников в доме моего отца, и у них больше чем достаточно пищи, а я здесь умираю от голода! Пойду, вернусь к моему отцу и скажу ему: отец! Согрешил я против неба и против тебя. Я больше не достоин называться твоим сыном, обращайся со мной как с одним из своих батраков". И он встал и пошел к своему отцу. Когда он был еще далеко, отец увидел его, и ему стало жалко сына. Он побежал к нему навстречу, обнял его и стал целовать. Сын сказал ему: "Отец! Согрешил я против неба и против тебя. Я больше не достоин называться твоим сыном". Но отец сказал своим слугам: "Идите быстрее, принесите лучшую одежду и оденьте его. Наденьте ему на палец перстень и обуйте его в сандалии. Приведите откормленного теленка и зарежьте его, устроим пир и будем веселиться. Ведь мой сын был мертв, и вот он опять жив! Он был потерян, и нашелся!" И они начали веселиться. А старший сын в это время был в поле. Когда он подходил к дому, то услышал, что в доме музыка и танцы. Он подозвал одного из слуг и спросил его, что происходит. "Твой брат пришел, - ответил ему тот, - и твой отец зарезал откормленного теленка, потому что его сын вернулся живым и здоровым". Старший сын рассердился и не захотел зайти в дом. Тогда отец вышел и стал его уговаривать. Но сын ответил: "Все эти годы я работал на тебя, как слуга, и всегда исполнял то, что ты говорил. Ты же никогда не дал мне даже козленка, чтобы я мог повеселиться с друзьями. Но когда этот твой сын, который растратил твое имущество с проститутками, пришел домой, ты зарезал для него откормленного теленка!" "Сынок, - сказал тогда отец, - ты ведь всегда со мной, и все, что у меня есть, - все твое. Но мы должны веселиться и радоваться тому, что твой брат был мертв и ожил, был потерян и нашелся!"

[sashka304 3]

... который растратил твое имущество с проститутками, пришел домой, ты зарезал для него откормленного теленка!" ...

помню смотрел я мультик про эту историю, но проституток там точно небыло

[sega 734]

Слепой раввин

Еврейская притча

 

Старый раввин совсем ослеп и уже не мог ни читать, ни видеть лица тех, кто приходил к нему.

Один целитель сказал ему: — Доверься мне, и я избавлю тебя от слепоты.

— В этом нет уже необходимости, — ответил раввин, — я вижу всё, что мне нужно видеть.

[KOTRPA 0]

Актуальненько.

 

Всему своё время

 

 

-Привет,- улыбнулся демиург Пророку.- Какими судьбами? Ты ко мне по делу или просто так, поболтать зашёл?

-По делу,- хмуро отозвался Пророк.- Меня народ послал.

-Это серьёзно,- кивнул демиург.- Обычно вы избегаете дёргать меня без крайней нужды. Видимо, на этот раз вас действительно припекло.

-Припекло - очень верное слово,- подтвердил Пророк.- Температура знаешь какая? Яйца даже в песок зарывать не надо, прямо внутри курицы варятся! Городские власти специальным указом разрешили купаться в фонтанах, да только дураков нет, там же тоже кипяток. Бронзовые памятники растаяли! Сколько ж можно над нами издеваться?!

Демиург развёл руками.

-Ну, ещё недели две, я полагаю. Как минимум.

-Смеёшься? Мы столько не протянем!

-Ничего,- успокоил демиург,- протянете. Вы живучие.

-Да за что ж нам такое?- запричитал Пророк.- Разве ж мы в чём-то провинились? Разве не приносили тебе обильные жертвы, не возносили молитвы?

-Возносили, было дело.

-Так почему же ты не отвечаешь на наши мольбы? Ведь всем народом просим, дай дождичка! Умерь жару! Да я сам только на этой неделе раз десять уже возжигал курения и смиренно молил о прохладе - но тщетно! Ни слова в ответ, ни знака, а жара лишь усиливается! Почему ты оставил нас, почему не прислушиваешься к мольбам?

-Да слышу я вас, слышу,- скривился демиург.- Молил он меня смиренно, видите ли... Много вас тут таких, просителей! Знаешь, сколько мне заявок приходит каждый день? Больше трёх миллиардов! Погоди немного, и до твоей очередь дойдёт. Всему своё время. Сам видишь, вон у меня сколько работы.

Демиург махнул рукой на свой необъятный, как футбольное поле, рабочий стол, заваленный письмами, воззваниями и бланками заказов на несколько метров в высоту.

-Это что, все наши молитвы за сегодня?- удивился Пророк.

-Ну что ты,- засмеялся демиург,- это ещё с зимы скопилось, когда вы все хором просили меня поднять температуру хотя бы градусов на двадцать. Вот, до сих пор разгребаю, последние остались. Ну, ничего, за пару недель надеюсь в основном управиться, а задолженность за весну совсем небольшая, разгребу за месяц-другой. А там уж и к летним заявкам на дождь и холод перейду, будет вам как-раз подарочек к Новому году! Эй, ты что, не рад?

 

http://bormor.livejournal.com/664158.html

[onno 0]

Небольшая разница

Восточная притча

 

Один восточный властелин увидел страшный сон, будто у него выпали один за другим все зубы. В сильном волнении он позвал к себе толкователя снов. Тот выслушал его озабоченно и сказал:

— Повелитель, я должен сообщить тебе печальную весть. Ты потеряешь одного за другим всех своих близких.

Эти слова вызвали гнев властелина. Он велел бросить в тюрьму несчастного и позвать другого толкователя, который, выслушав сон, сказал:

— Я счастлив сообщить тебе радостную весть — ты переживёшь всех своих родных.

Властелин был обрадован и щедро наградил его за это предсказание. Придворные очень удивились.

— Ведь ты сказал ему то же самое, что и твой бедный предшественник, так почему же он был наказан, а ты вознаграждён? – спрашивали они.

На что последовал ответ:

— Мы оба одинаково истолковали сон. Но всё зависит от того, не что сказать, а как сказать.

учитывать обстоятельства

 

«…Скептицизм – начало веры»

О.Уайльд

[KOTRPA 0]

К нам едет…

 

- Кхе-кхе!

 

Яхве вздрогнул и, наконец-то, оторвал взор от картонной коробки с надписью «Кот Шрёдингера». Оттуда не доносилось ни звука.

 

Сатана мог сказать это с уверенностью, так как уже изрядное время переминался с ноги на ногу подле трона владыки.

 

- А… - рассеяно протянул вседержитель, - Откуда ты пришёл?

 

- Я ходил по Земле и обошёл её, отче. Как ты мне и повелел, помнишь? В принципе, всё нормально. Всё как всегда. Там, правда, одна любопытная штука получается с этим парнем из страны Уц, Иовом… но об этом можно и потом. Я вот что хотел спросить, отче… не пойму этого – хоть громом меня разрази! Фигурально, конечно, выражаясь, - тут же торопливо дополнил Сатана, - Я под самый уже конец обхода заглянул в твой самый главный храм. Ну, у этих твоих, контрольная группа которые… и вот как-то странно они себя вели, эти жрецы… шум, гам, суета, все вокруг меня носятся… закололи тучных тельцов сверх всякой меры, вина столетние из подвалов, возлияния и всесожжения… золото мне зачем-то совали с каменьями разными… сам посуди, отче, на что мне золото? А этот их самый главный жрец, весь такой пейсатый-волосатый и в блестящих побрякушках да в тканях дорогих-узорчатых, важный такой, себя поперёк шире, красномордый – так вот он… - Сатана запнулся, казалось, случилось невозможное и Противостоящий… смутился! – Он… мне так показалось, что он пытался подложить под меня свою дочь… Хотя, вполне возможно, я недостаточно понимаю людей, эти их… намёки.

 

Яхве, который до сей поры слушал Самаэля молча, всё более мрачнея с каждым словом малаха, теперь отверз уста:

 

- Что с дочкой-то жреческой?

 

- Ни-ни, отче, ни вот столечко! – замотал головой аггел, - Я же помню, как ты говорил: чистота эксперимента, генетическая база… и так уже наплодили этих нефалимов, гоняйся за ними по всей Месопотамии… после того как Азе и Азазелю бессрочное влепили – ни у кого уже желания эти шутки шутить не осталось.

 

- Вот и ладно, - хмуро кивнул головой Яхве, возвращаясь к коробке и энергично потрясая возле утлого картонного вместилища упаковкой кошачьего корма. Вновь – молчание. – Ну, кис-кис! Кис-кис же, в Ёшку Фишера твою кошачью душу так и разэтак! – плечи Саваофа устало поникли, - Опять парадокс, что ты прикажешь делать?! Ох уж эти венцы! Что за город такой?! Только с психоанализом расчихался! Что ещё сказать хотел?

 

- Так вот, отче… стал он, архижрец этот, передо мною потом всякие амбарные книги раскрывать зачем-то, про храмовое хозяйство говорить – и наплёл мне с три короба… и такие бедные они и несчастные… и с крестьян недоимки, и сикль у них обесценился после обвала вавилонской фондовой башни, и падёж скота, который на жертвоприношения, вот перед самым моим визитом, дескать, так совпало - потому и недостача… а он, архижрец то есть, один за дело радеет, а кругом одни прохвосты, а он себя не жалеет, на роботе горит, здоровья никакого уже не осталось, но ладно уж, лучше одному человеку погибнуть, чем всему народу… что-то такое нёс… как будто я не читаю в сердце его, словно в свитке раскрытом, всего два слова: АЛЧНОСТЬ и СТРАХ, да…

 

- Ну… - бросил Яхве.

 

- Отче… вот что я хочу спросить… какого чёрта, пардоньте за дурные каламбуры, это вообще всё было? Это же какой-то… позор. Даже мне, право слово, твоему исполнителю всех грязных дел – и то противно. Как же так?

 

- Эх, Денница… - Яхве угрюмо поскрёб бороду, скривившись, словно от зубной боли, - Человеческое это, слишком человеческое, так сказать. А люди – это такие с… такие создания – сам диву даюсь! Хотя, в принципе, всё как у иных приматов. Только гаже, конечно. Короче, долго всё это объяснять, а мне недосуг, сам видишь… там и психология, и экономика, и много ещё всего разного понаверчено. Вот тебе книга, - привычным движением владыка взял из воздуха небольшой потрёпанный томик и протянул его Люциферу, - Там всё толково расписано. Бойкое перо у этого шельмы, я его сразу приметил! Ну, ступай!

 

Сатана поклонился и отступил прочь, к иным сынам божьим. Растеряно повертел в руках тоненькую книжку и прочёл вслух напечатанное на обложке:

 

- Николай Васильевич Гоголь, «Ревизор».

[onno 0]

Древнее пророчество индейцев кри

 

Только когда срублено последнее дерево,

Только когда отравлена последняя река,

Только когда поймана последняя рыба,

Только тогда оказывается, что деньги несъедобны...

 

[onno 0]

Побеждающий, не прикладая рук

 

Знаменитый мастер меча Цунахари Бокудэн путешествовал на большой лодке по озеру Бива. Один из попутчиков - молодой задиристый самурай - вызвал его на поединок.

"Какая же у вас школа", - заносчиво спросил юный фанфарон.

"Школа побеждающих не прикладая рук", - спокойно ответил Бокуден.

Чтобы не причинять вреда другим пассажирам, он предложил драться на маленьком островке посреди озера. Когда лодка подошла к островку, любитель дуэлей первым спрыгнул на берег. А Бокудэн взял весло и оттолкнулся от камня. Лодка поплыла прочь от острова.

"Такова школа побеждающих не прикладая рук", - резюмировал Бокуден, не пожелавший зря лить кровь неразумного человека.

 

Японская притча

 

[accounter 0]

ИЗ ЛУКОВИЦЫ В МОРКОВЬ

Вы, конечно, помните того задиру, что швырял песком в 97-фунтового хиляка? А ведь, несмотря на притязания Чарльза Атласа, проблема слабого так и не была решена. Настоящий задира любит швырять песком в людей; в этом он черпает глубокое удовлетворение. И что с того, что вы весите 240 фунтов (каменные мускулы и стальные нервы) и мудры, как Соломон, – все равно вам придется выбирать песок оскорбления из глаз и, вероятно, только разводить руками.

Так думал Говард Кордл – милый, приятный человек, которого все всегда оттирали и задевали. Он молча переживал, когда другие становились впереди него в очередь, садились в остановленное им такси и уводили знакомых девушек.

Главное, люди, казалось, сами стремились к подобным поступкам, искали, как бы насолить своему ближнему.

Кордл не понимал, почему так должно быть. и терялся в догадках. Но в один прекрасный летний день, когда он путешествовал по Северной Испании, явился ему бог Тот-Гермес и нашептал слова прозрения:

– Слушай, крошка, клади в варево морковь, а то мясо не протушится.

– Морковь?

– Я говорю о тех типах, которые не дают тебе жить, – объяснил Тот-Гермес. – Они должны так поступать, потому что они – морковь, а морковь именно такая и есть.

– Если они – морковь, – произнес Кордл, начиная постигать тайный смысл, – тогда я...

– Ты – маленькая, жемчужно-белая луковичка.

– Да. Боже мой, да! – вскричал Кордл, пораженный слепящим светом истины.

– И, естественно, ты и все остальные жемчужно-белые луковицы считаете морковь весьма неприятным явлением, некоей бесформенной оранжевой луковицей, в то время как морковь принимает вас за уродливую круглую белую морковь. На самом же деле...

– Да, да, продолжай! – в экстазе воскликнул Кордл.

– В действительности же, – объявил Тот-Гермес, – для каждого есть свое место в Похлебке.

– Конечно! Я понимаю, я понимаю, я понимаю!

– Хочешь порадоваться милой невинной белой луковичкой, найди ненавистную оранжевую морковь. Иначе будет не Похлебка, а этакая... э... если так можно выразиться...

– Бульон! – восторженно подсказал Кордл.

– Ты, парень, кумекаешь на пять, – одобрил Тот-Гермес.

– Бульон, – повторил Кордл. – Теперь я ясно вижу: нежный луковый суп – это наше представление о рае, в то время как огненный морковный стаар олицетворяет ад. Все сходится!

– Ом мани падме хум, – благословил Тот-Гермес.

– Но куда идет зеленый горошек? Что с мясом?

– Не хватайся за метафоры, – посоветовал Тот-Гермес. – Давай лучше выпьем. Фирменный напиток!

– Но специи, куда же специи? – не унимался Кордл, сделав изрядный глоток из ржавой походной фляги.

– Крошка, ты задаешь вопросы, ответить на которые можно лишь масону тринадцатой ступени в форме и белых сандалиях. Так что... Помни только, что все идет в Похлебку.

– В Похлебку, – пробормотал Кордл, облизывая губы.

– Эй! – заметил Тот-Гермес. – Мы уже добрались до Коруньи. Я здесь сойду.

Кордл остановил свою взятую напрокат машину у обочины дороги. Тот-Гермес подхватил с заднего сиденья рюкзак и вышел:

– Спасибо, что подбросил, приятель.

– Да что там... Спасибо за вино. Кстати, какой оно марки? С ним можно антилопу уговорить купить галстук, Землю превратить из приплюснутого сфероида в усеченную пирамиду... О чем это я говорю?

– Ничего, ерунда. Пожалуй, тебе лучше прилечь.

– Когда боги приказывают, смертные повинуются, – нараспев проговорил Кордл и покорно улегся на переднем сиденье. Тот-Гермес склонился над ним; золотом отливала его борода, деревья на заднем плане венцом обрамляли голову.

– Как ты себя чувствуешь?

– Никогда в жизни мне не было так хорошо.

– Ну, тогда привет.

И Тот-Гермес ушел в садящееся солнце. Кордл же с закрытыми глазами погрузился в решение философских проблем, испокон веков ставивших в тупик величайших мыслителей. Он был несколько изумлен, с какой простотой и доступностью открывались ему тайны.

Наконец он заснул и проснулся через шесть часов. Он забыл все решения, все гениальные догадки. Это было непостижимо. Как можно утерять ключи от Вселенной?.. Но непоправимое свершилось, рай потерян навсегда.

Зато Кордл помнил о моркови и луковицах и помнил о Похлебке. Будь в его власти выбирать, какое из гениальных решений запомнить, вряд ли бы он выбрал это. Но увы. И Кордл понял, что в игре внутренних озарений нужно довольствоваться тем, что есть.

На следующий день с массой приключений он добрался до Сантандера и решил написать всем друзьям остроумные письма и, возможно, даже попробовать свои силы в дорожном скетче. Для этого потребовалась пишущая машинка. Портье в гостинице направил его в контору по прокату машинок. Там сидел клерк, превосходно владеющий английским.

– Вы сдаете по дням? – спросил Кордл.

– Почему же нет? – отозвался клерк. У него были маслянистые черные волосы и тонкий аристократический нос.

– Сколько за эту? – поинтересовался Кордл, указывая на портативную модель “Эрики” тридцатилетней давности.

– Семьдесят песет в день, то есть один доллар. Обычно.

– А разве мой случай не обычный?

– Разумеется, нет. Вы иностранец, и проездом. Вам это будет стоить сто восемьдесят песет в день.

– Ну, хорошо, – согласился Кордл, доставая бумажник. – На три дня, пожалуйста.

– Попрошу у вас еще паспорт и пятьдесят долларов в залог.

Кордл попытался обратить все в шутку;

– Да мне бы просто попечатать я не собираюсь жениться на ней.

Клерк пожал плечами.

– Послушайте, мой паспорт в гостинице у портье. Может, возьмете водительские право.

– Конечно, нет! У меня должен быть паспорт – на случай, если вы вздумаете скрыться.

– Но почему и паспорт, и залог? – недоумевал Кордл, чувствуя определенную неловкость. – Машинка-то не стоит и двадцати долларов.

– Вы, очевидно, эксперт, специалист по рыночным ценам в Испании на подержанные немецкие пишущие машинки?

– Нет, однако...

– Тогда позвольте, сэр, вести дело, как я считаю нужным. Кроме того, мне необходимо знать, как вы собираетесь использовать аппарат.

Сложилась одна из тех нелепых заграничных ситуаций. в которую может попасть каждый. Требования клерка были абсурдны, а манера держаться оскорбительна. Кордл уже решил коротко кивнуть, повернуться на каблуках и выйти, но тут вспомнил о моркови и луковицах Ему явилась Похлебка, и внезапно в голову пришла мысль, что он может быть любым овощем, каким только пожелает.

Он повернулся к клерку. Он тонко улыбнулся. Он сказал:

– Хотите знать, как я собираюсь использовать машинку?

– Непременно.

– Ладно, – махнул Кордл. – Признаюсь честно, я собрался засунуть ее в нос. Клерк выпучил глаза.

– Это чрезвычайно удачный метод провоза контрабанды, – продолжал Кордл. – Также я собирался всучить вам краденый паспорт и фальшивые деньги. В Италии я продал бы машинку за десять тысяч долларов.

– Сэр, – промолвил клерк, – вы, кажется, недовольны.

– Слабо сказано, дружище. Я передумал насчет машинки. Но позвольте сделать комплимент по поводу вашего английского.

– Я специально занимался. – гордо заявил клерк.

– Это заметно. Несмотря на слабость в “р-р”, вы разговариваете как венецианский гондольер с надтреснутым небом. Наилучшие пожелания вашему уважаемому семейству. А теперь я удаляюсь, и вы спокойно можете давить свои прыщи.

Вспоминая эту сцену позже, Кордл пришел к выводу, что для первого раза он неплохо выступил в роли моркови. Правда, финал несколько наигран, но по существу убедителен.

Важно уже само по себе то, что он сделал это. И теперь, в тиши гостиничного номера, мог заниматься не презрительным самобичеванием, а наслаждаться фактом, что сам поставил кого-то в неудобное положение.

Он сделал это! Он превратился из луковицы в морковь!

Но этична ли его позиция? По-видимому, клерк не мог быть иным, являясь продуктом сочетания генов, жертвой среды и воспитания...

Кордл остановил себя. Он заметил, что занимается типично луковичным самокопанием. А ведь теперь ему известно: должны существовать и луковица, и морковь, иначе не сваришь Похлебки.

И еще он знал. что человек может стать любым овощем по своему выбору: и забавной маленькой зеленой горошиной, и долькой чеснока. Человек волен занять любую позицию между луковичничеством и морковщиной.

Над этим стоит хорошенько поразмыслить, отметил Кордл. Однако продолжил свое путешествие.

Следующий случай произошел в Ницце, в уютном ресторанчике на авеню Диабль Блюс. Там было четверо официантов, один из которых в точности походил на Жана-Поля Бельмондо, вплоть до сигареты, свисавшей с нижней губы. Остальные в точности походили на спившихся жуликов мелкого пошиба. В зале сидели несколько скандинавов, дряблый француз в берете и три девушки-англичанки.

Кордл, объясняющийся по-французски ясно, хотя и несколько лаконично, попросил у Бельмондо десятифранковый обед, меню которого было выставлено в витрине.

Официант окинул его презрительным взглядом.

– На сегодня кончился, – изрек он и вручил Кордлу меню тридцатифранкового обеда.

В своем старом воплощении Кордл покорно принял бы судьбу и стал заказывать. Или бы поднялся, дрожа от возмущения, и покинул ресторан, опрокинув по пути стул.

Но сейчас...

– Очевидно, вы не поняли меня. – произнес Кордл. – Французский закон гласит, что вы обязаны обслуживать согласно всем утвержденным меню, выставленным в витрине.

– Мосье адвокат? – осведомился официант, нагло уперев руки в боки.

– Нет. Мосье устраивает неприятности, – предупредил Кордл.

– Тогда пусть мосье попробует, – процедил официант. Его глаза превратились в щелки.

– О'кей, – сказал Кордл.

И тут в ресторан вошла престарелая чета. На мужчине был двубортный синий в полоску костюм. На женщине – платье в горошек.

– Простите, вы не англичане? – обратился к ним Кордл.

Несколько удивленный, мужчина слегка наклонил голову.

– Советую вам не принимать здесь пищу. Я – представитель ЮНЕСКО, инспектор по питанию. Шеф-повар явно не мыл рук с незапамятных времен. Мы еще не сделали проверку на тиф, но есть все основания для подозрений. Как только прибудут мои ассистенты с необходимым оборудованием...

В ресторане воцарилась мертвая тишина.

– Пожалуй, вареное яйцо можно съесть, – смилостивился наконец Кордл.

Престарелый мужчина очевидно не поверил этому.

– Пойдем, Милдред, – позвал он, и чета удалилась.

– Вот уходят шестьдесят франков плюс пять процентов чаевых, – холодно констатировал Кордл.

– Немедленно убирайтесь! – зарычал официант.

– Мне здесь нравится, – объявил Кордл, скрещивая руки на груди. – Обстановка, интим...

– Сидеть не заказывая не разрешается.

– Я буду заказывать. Из десятифранкового меню. Официанты переглянулись, в унисон кивнули и стали приближаться военной фалангой. Кордл. Воззвал к остальным обедающим:

– Попрошу всех быть свидетелями! Эти люди собираются напасть на меня вчетвером против одного, нарушая французскую законность и универсальную человеческую этику лишь потому, что я желаю заказать из десятифранкового меню, ложно разрекламированного!

Это была длинная речь, но в данном случае высокопарность не вредила. Кордл. повторил ее на английском.

Англичанки разинули рты. Старый француз продолжал есть суп. Скандинавы угрюмо кивнули и начали снимать пиджаки.

Официанты снова засовещались. Тот, что походил на Бельмондо, сказал:

– Мосье, вы заставляете нас обратиться в полицию.

– Что ж, это избавит меня от беспокойства вызывать ее самому, – многозначительно произнес Кордл.

– Мосье безусловно не желает провести свой отпуск в суде?

– Мосье именно так проводит большинство своих отпусков, – заверил Кордл.

Официанты опять в замешательстве сбились в кучу. Затем Бельмондо подошел с тридцатифранковым меню – Обед будет стоить месье десять франков. Очевидно, это все, что есть у мосье. Кордл пропустил выпад мимо ушей.

– Принесите мне луковый суп, зеленый салат и мясо по-бургундски.

Пока официант отсутствовал, Кордл умеренно громким голосом напевал “Вальсирующую Матильду”. Он подозревал, что это может ускорить обслуживание.

Заказ прибыл, когда он во второй раз добрался до “Ты не застанешь меня в живых”. Кордл придвинул к себе суп, посерьезнел и взял ложку.

Это был напряженный момент. Все посетители оторвались от еды. Кордл наклонился вперед и деликатно втянул носом запах.

– Чего-то здесь не хватает, – громко объявил он. Нахмурившись, Кордл вылил луковый суп в мясо по-бургундски, принюхался, покачал головой и накрошил в месиво пол-ломтика хлеба. Снова принюхался, добавил салата и обильно посолил.

– Нет, – сказал он, поджав губы. – Не пойдет. И вывернул содержимое тарелки на стол. Акт, сравнимый разве что с осквернением Моны Лизы. Все застыли.

Неторопливо, но не давая ошеломленным официантам время опомниться, Кордл встал и бросил в эту кашу десять франков. У двери он обернулся, – Мои комплименты повару, место которому не здесь, а у бетономешалки. А это, друзья, для вас.

И швырнул на пол свой мятый носовой платок. Как матадор после серии блестящих пассов поворачивает тыл к разъяренному быку, так выходил Кордл. По каким-то неведомым причинам официанты не ринулись вслед за ним и не вздернули его на ближайшем фонаре. Кордл. прошел десять или пятнадцать кварталов, наугад сворачивая направо и налево. Он дошел до Променад Англяйс и сел на скамейку. Его рубашка была влажной от пота.

– Но я сделал это! – воскликнул он. – Я вел себя невыносимо гадко и вышел сухим из воды!

Теперь он воистину понял, почему морковь поступает таким образом. Боже всемогущий на небесах, что за радость, что за блаженство!

После этого Кордл вернулся к своей обычной мягкой манере поведения и оставался таким до второго дня пребывания в Риме. Он и семь других водителей выстроились в ряд перед светофором на Корсо Витторио-Эммануила. Сзади стояло еще двадцать машин. Водители не выключали моторы, склонясь над рулем и мечтая о Ла-Манше. Все, кроме Кордла, упивающегося дивной архитектурой Рима.

Свет переменился. Водители вдавили акселераторы, как будто сами хотели помочь раскрутиться колесам маломощных “фиатов”, снашивая сцепления и нервы. Все. кроме Кордла, который казался единственным в Риме человеком, не стремившимся выиграть гонки или успеть на свидание. Без спешки, но и без промедления, он завел двигатель и выжал сцепление, потеряв две секунды.

Водитель сзади отчаянно засигналил. Кордл улыбнулся – тайной, нехорошей улыбкой. Он поставил машину на ручной тормоз и вылез.

– Да? – сказал Кордл по-французски, ленивым шагом добредя до побелевшего от ярости водителя. – Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, ничего, – ответил тот по-французски – его первая ошибка. – Я просто хотел, чтобы вы ехали, ну двигались!

– Но я как раз собирался это сделать, – резонно указал Кордл.

– Хорошо! Все в порядке!

– Нет, не все, – мрачно сообщил Кордл. – Мне кажется, я заслуживаю лучшего объяснения, почему вы мне засигналили.

Нервный водитель – миланский бизнесмен, направлявшийся на отдых с женой и четырьмя детьми, опрометчиво ответил:

– Дорогой сэр, вы слишком медлили, вы задерживали нас всех.

– Задерживал? – переспросил Кордл. – Вы дали гудок через две секунды после перемены света. Это называется промедлением?

– Прошло гораздо больше двух секунд, – пытался спорить миланец.

Движение тем временем застопорилось уже до Неаполя. Собралась десятитысячная толпа. В Витербо и Генуе соединения карабинеров были приведены в состояние боевой готовности.

– Это не правда, – опроверг Кордл. – У меня есть свидетели. – Он махнул в сторону толпы, которая восторженно взревела. – Я приглашу их в суд. Вам должно быть известно, что вы нарушили закон, засигналив в пределах города при явно не экстренных обстоятельствах.

Миланский бизнесмен посмотрел на толпу, уже раздувшуюся до пятидесяти тысяч. “Боже милосердный, – думал он, – пошли потоп и поглоти этого сумасшедшего француза!"

Над головами просвистели реактивные чудовища Шестого флота, надеющегося предотвратить ожидаемый переворот.

Собственная жена миланского бизнесмена оскорбительно кричала на него: сегодня он разобьет ее слабое сердце и отправит по почте ее матери, чтобы доконать и ту.

Что было делать? В Милане этот француз давно бы уже сложил голову. Но Рим – южный город, непредсказуемое и опасное место.

– Хорошо, – сдался водитель. – Подача сигнала была, возможно, излишней.

– Я настаиваю на полном извинении, – потребовал Кордл.

В Форджи, Бриндизи, Бари отключили водоснабжение. Швейцария закрыла границу и приготовилась к взрыву железнодорожных туннелей.

– Извините! – закричал миланский бизнесмен. – Я сожалею, что спровоцировал вас, и еще больше сожалею, что вообще родился на свет! А теперь, может быть, вы уйдете и дадите мне умереть спокойно?!

– Я принимаю ваше извинение, – сказал Кордл. – Надеюсь, вы на меня не в обиде?

Он побрел к своей машине, тихонько напевая, и уехал.

Мир, висевший на волоске, был спасен.

Кордл доехал до арки Тита, остановил автомобиль и под звуки тысяч труб прошел под ней. Он заслужил свой триумф в не меньшей степени, чем сам Цезарь.

Боже, упивался он, я был отвратителен!

В лондонском Тауэре, в Воротах Предателя, Кордл. наступил на ногу молодой девушке. Это послужило началом знакомства. Девушку звали Мэвис. Уроженка Шорт-Хилс (штат Нью-Джерси), с великолепными длинными темными волосами, она была стройной, милой, умной, энергичной и обладала чувством юмора. Ее маленькие недостатки не играют никакой роли в нашей истории. Кордл угостил ее чашечкой кофе. Остаток недели они провели вместе.

Кажется, она вскружила мне голову, сказал себе Кордл на седьмой день. И тут же понял, что выразился неточно. Он был страстно и безнадежно влюблен.

Но что чувствовала Мэвис? Недовольства его обществом она не обнаруживала.

В тот день Кордл и Мэвис отправились в резиденцию маршала Гордона на выставку византийской миниатюры. Увлечение Мэвис византийской миниатюрой казалось тогда вполне невинным. Коллекция была частной, но Мэвис с большим трудом раздобыла приглашения.

Они подошли к дому и позвонили. Дверь открыл дворецкий в парадной вечерней форме. Они предъявили приглашения. Взгляд дворецкого и его приподнятая бровь недвусмысленно показали, что их приглашения относятся к разряду второсортных, предназначенных для простых смертных, а не к гравированным атласным шедеврам, преподносимым таким людям, как Пабло Пикассо, Джекки Онассис, Норман Мейлер, и другим движителям и сотрясателям мира.

Дворецкий проговорил:

– Ах да...

Его лицо сморщилось, как у человека, к которому неожиданно зашел Тамерлан с полком Золотой Орды.

– Миниатюры, – напомнил ему Кордл.

– Да, конечно... Но боюсь, сэр, что сюда не допускают без вечернего платья и галстука.

Стоял душный августовский день, и на Кордле была спортивная рубашка.

– Я не ослышался? Вечернее платье и галстук?

– Таковы правила.

– Неужели один раз нельзя сделать исключение? – попросила Мэвис.

Дворецкий покачал головой.

– Мы должны придерживаться правил, мисс. Иначе...

Он оставил фразу неоконченной, но его презрение к вульгарному сословию медной плитой зависло в воздухе.

– Безусловно, – приятно улыбаясь, заговорил Кордл. – Итак, вечернее платье и галстук? Пожалуй, мы это устроим.

Мэвис положила руку на его плечо.

– Пойдем, Говард. Побываем здесь как-нибудь в другой раз.

– Чепуха, дорогая. Если бы ты одолжила мне свой плащ...

Он снял с Мэвис белый дождевик и напялил на себя, разрывая его по шву.

– Ну, приятель, мы пошли, – добродушно сказал он дворецкому.

– Боюсь, что нет. – произнес тот голосом, от которого завяли бы артишоки. – В любом случае остается еще галстук.

Кордл ждал этого. Он извлек свой потный полотняный носовой платок и завязал вокруг шеи.

– Вы довольны? – ухмыльнулся он.

– Говард! Идем!

– Мне кажется, сэр, что это не...

– Что “не”?

– Это не совсем то, что подразумевается под вечерним платьем и галстуком.

– Вы хотите сказать мне, – начал Кордл пронзительно неприятным голосом, – что вы такой же специалист по мужской одежде, как и по открыванию дверей?

– Конечно, нет! Но этот импровизированный наряд...

– При чем тут “импровизированный”? Вы считаете, что к вашему осмотру надо готовиться три дня?

– Вы надели женский плащ и грязный носовой платок. – упрямился дворецкий, – Мне кажется, больше не о чем разговаривать.

Он собирался закрыть дверь, но Кордл быстро произнес:

– Только сделай это, милашка, и я привлеку тебя за клевету и поношение личности. Это серьезные обвинения, у меня есть свидетели.

Кордл уже собрал маленькую, но заинтересованную толпу.

– Это становится нелепым, – молвил дворецкий, пытаясь выиграть время. – Я вызову...

– Говард! – закричала Мэвис. Он стряхнул ее руку и яростным взглядом заставил дворецкого замолчать.

– Я мексиканец, хотя, возможно, мое прекрасное знание английского обмануло вас. У меня на родине мужчина скорее перережет себе горло, чем оставит такое оскорбление неотомщенным. Вы сказали, женский плащ? Hombre, когда я надеваю его, он становится мужским. Или вы намекаете, что я – как это у вас там... – гомосексуалист?!

Толпа, ставшая менее скромной, одобрительно зашумела. Дворецкого не любит никто, кроме хозяина.

– Я не имел в виду ничего подобного, – слабо запротестовал дворецкий.

– В таком случае это мужской плащ?

– Как вам будет угодно, сэр.

– Неудовлетворительно. Значит, вы не отказываетесь от вашей грязной инсинуации? Я иду за полицейским.

– Погодите! Зачем так спешить?! – возопил дворецкий. – Он побелел, его руки дрожали. – Ваш плащ – мужской плащ, сэр.

– А как насчет моего галстука?

Дворецкий громко засопел, издал гортанный звук и сделал последнюю попытку остановить кровожадных пеонов.

– Но, сэр, галстук явно...

– То, что я ношу вокруг шеи, – холодно отчеканил Кордл. – становится тем, что имелось в виду. А если бы я обвязал вокруг горла кусок цветного шелка, вы что, назвали бы его бюстгалтером? Полотно – подходящий материал для галстука. Функция определяет терминологию, не так ли? Если я приеду на работу на корове, никто не скажет, что я оседлал бифштекс. Или вы находите логическую неувязку в моих аргументах?

– Боюсь, что я не совсем понимаю...

– Так как же вы осмеливаетесь судить? Толпа восторженно взревела.

– Сэр! – воскликнул поверженный дворецкий. – Молю вас...

– Итак, – с удовлетворением констатировал Кордл, – у меня есть верхнее платье, галстук и приглашение. Может, вы согласитесь быть нашим гидом и покажете византийские миниатюры?

Дворецкий распахнул дверь перед Панчо Вилья и его татуированными ордами. Последний бастион цивилизации пал менее чем за час. Волки завыли на берегах Темзы, босоногая армия Морелоса ворвалась в Британский музей, и на Европу опустилась ночь.

Кордл и Мэвис обозревали коллекцию в молчании. Они не перекинулись и словом, пока не остались наедине в Риджентс-парке.

– Послушай, Мэвис... – начал Кордл.

– Нет, это ты послушай! – перебила она. – Ты был ужасен! Ты был невыносим! Ты был... Я не могу найти достаточно грязного слова для тебя! Мне никогда не приходило в голову, что ты из тех садистов, что получают удовольствие от унижения людей!

– Но, Мэвис, ты слышала, как он обращался со мной, его тон...

– Он глупый, выживший из ума старикашка, – сказала Мэвис. – Таким я тебя не считала.

– Он заявил...

– Не имеет значения. Главное – ты наслаждался собой!

– Ну хорошо, пожалуй, ты права, – согласился Кордл. – Но я объясню.

– Не мне. Все. Пожалуйста, уходи, Говард. Навсегда.

Будущая мать его двоих детей стала уходить из его жизни. Кордл поспешил за ней.

– Мэвис!

– Я позову полицейского, Говард, честное слово, позову!

– Мэвис, я люблю тебя!

Она, вероятно, слышала его; но продолжала идти. Это была милая девушка и определенно, неизменяемо – луковица.

Кордл так и не сумел рассказать Мэвис о Похлебке и о необходимости испытать поведение, прежде чем осуждать его. Он лишь заставил ее поверить, что то был какой-то шок, случай, совершенно немыслимый, и... рядом с ней... такое никогда не повторится.

Сейчас они женаты, растят девочку и мальчика, живут в собственном доме в Нью-Джерси и вполне счастливы. Кордла оттирают и задевают чиновники, официанты и прислуга.

Но...

Кордл регулярно отдыхает в одиночку. В прошлом голу он сделал себе имя в Гонолулу. В этом – он едет в Буэнос-Айрес.

 

Роберт Шекли

http://community.livejournal.com/igri_na_ulizze/1642.html