ЛитКафе

[novel 149]

Заметки об ужении рыбы. -1

 

1.

 

Маленькая бамбуковая удочка с меня ростом и перьевой поплавок - длинный, остренький. Снизу он был белым, вверху - красным. Чуть ниже поплавка располагалось грузило - капелька свинца, надетая на тоненькую леску. И тонюсенький крючочек с зазубринкой. И еще - пластиковая коробочка с загадочно мерцающими латунными крючочками, грузилами и мотком лески радужного цвета.

 

Это был подарок на пятый день рождения, а привез это чудо, как будто пропахшее летним зноем, ромашками, хвоей, ароматом грибов и походного дымка огромный дядя Жора, фронтовой друг отца. Привез он его в середине декабря - приехал в Москву в командировку. За окном падали белые хлопья, заморозки сменяли оттепель, а волшебный кусочек лета, бескрайних лесов и озер стоял между окном и книжным шкафом. Я подходил к нему и гладил бамбуковое туловище, чувственно притрагивался к поплавку и осторожно - к крючку. Пару раз я накалывал об него палец до крови. Я изводил родителей вопросами о том, сколько дней осталось до начала лета, когда начнется ледоход и проснется рыба.

- Сейчас зима, - сонно отвечала мама. - Рыба в реке легла на дно и спит.

- А сколько, сколько дней осталось?

- Сто, - отвечала мама. На черно-белом экране телевизора шел КВН. И сорок лет спустя он идет на экране, и порой кажется, что ведущий почти не изменился.

- А сто это много или мало?

- Сколько у тебя на руке пальцев?

- Пять.

- А на двух руках?

- Десять.

- Вот и считай.

- Много, - я сбивался на счете примерно на четвертом десятке.

- Ерунда, и сам не заметишь, как пролетит время, - мама зевала, а веселые и находчивые пели песню "Мы начинаем КВН".

 

Как-то незаметно снег начал таять, появились первые почки и на майские праздники сбылась моя мечта - мы поехали на "Ракете" (были раньше такие необычные средства водного передвижения) куда-то вдоль канала имени Москвы. Ревел авиационный двигатель, пахло соляркой, в кабине поражали воображение спасательные круги и брызги. И аромат.

 

Это был аромат приторно-сладкой газировки "Буратино" на карамельном экстракте. Так у меня и связался в памяти тот весенний день, водная гладь, хриплый рев репродуктора, запах газировки.

 

Мы высадились на какой-то пристани, и мечта моя почти сбылась. Родители развели костер и начали варить в котелке кашу с мясом из прямоугольных брикетов, похожих на кирпичи, завернутые в бумагу. В 60-е годы вообще было модно то, что считалось пишей будущего - концентраты, тюбики для питания космонавтов, высушенные пищевые брикеты и пр.

 

А я пошел на каменистый берег наконец-то забрасывать в настоящую, широкую речку свое бамбуковое сокровище с острым поплавком. И тут понял, что должен насадить на крючок хоть что-нибудь, представляющее интерес для обитателей водных глубин.

Исходя из легенд и народного фольклора, рыба любила преимущественно червя. Но где же его взять.

- Мам, а на что рыбу ловят? - пристал я к кашеварке.

- Попробуй на хлеб, возьми кусочек, разомни....

 

Так я научился насаживать хлебный мякиш на крючок. И забросил -таки мой поплавок в воду. Вот только ветерок прибивал его к берегу, а я все время принимал за поклевку дрожание красного пера и круги, расходящиеся от него по воде. Я заблуждался. К тому же, хлеб размокал и все время спадал с крючка.

 

- Малец, ты что все время бултыхаешь? - спросил колоритный дед, сосредоточенно следивший за своей удочкой. - Или вали отсюда, или прекрати забрасывать.

- У меня хлебушек размокает.

- Хлебушек, - передразнил он меня. - Кто же на него ловит. Как народ избаловался нынче, так и рыба разборчивая пошла. Потому как рыба ест с барского стола объедки. Она теперь только на красного, отборного червя берет. А народ на икру да колбасу копченую. Икры нет, червя хочешь?

 

Он приоткрыл деревянный ящичек. Внутри суетливо копошились черви, красные, с сочленениями...

- Бери, бери, не стесняйся, - дедуся вытянул жирного червяка.

- Спасибо, - я с отвращением сжал его в пальцах.

- Да ты и нанизывать не умеешь. Эх ты, смотри сюда - дедуся взял червяка, сложил его в сложную геометрическую фигуру и умело навязал на крючок.

Получился букет смерти.

 

Я закинул удочку. Водная гладь была мертва.

- Значит не берет сегодня, - сказал дед. - У рыбы, у нее как у бабы настроение свое бывает. Скажем, сегодня не берет, завтра - не дает. Или наоборот.Чувствительные они...

 

Я несколько раз забрасывал удочку. Упругий членистый красный червь извивался, потом обмяк и превратился в разбухшего бледного покойника. На такого даже рыба не покусится. Я с отвращением пытался содрать остатки плоти с крючка, но не смог и они так и засохли на нем. Рыба не клевала.

 

- Пойдем,- к берегу пришла мама. Каша готова, вкусная, дымком пахнет. Поймал что-нибудь?

- Нет, не клюет.

- Ничего, в следующий раз получится.

- Да кто здесь рыбу видел? - удивился мамин сопровождающий. Он мне почему-то сразу не понравился, то ли голубым физкультурным костюмом с аккуратными складочками, то ли важно вытянутой нижней губой. - Всю рыбу в реках давно извели сбросами химических заводов. Не стало рыбы, а раньше в этих краях водились осетры, налимы....

 

- Пастаранись! - по дорожке шли два парня. Они несли рыбин такого размера.... У меня перехватило дыхание.

- Нет рыбы, как же, - иронически сказала мама. - Извели всю, ироды. Ловить просто не умеете, товарищ!

- Исключение только подтверждает правило.... - Гражданин в физкультурных штанах заложил руки за спину и сделал вид, что просто прогуливается по проложенной вдоль берега дорожке.

 

- Идиот, - шепнула мама. - Пристал как пьявка. Ладно, ухи не вышло, первый блин комом. Пошли есть кашу.... Поймаешь ты свою рыбу, еще много ее поймаешь за свою жизнь, я тебе обещаю.

 

Каша была вкусной, она пропиталась сладким дымом березовых веток и сухого ельника.

***

 

В середине июля мы ехали на старенькой отцовской "Победе" неподалеку от Шереметьево. То ли грибы мы собирали, то ли купались в озере - не помню. Мотор начал перегреваться, и мы остановились около маленького мостика через Клязьму.

 

В те старые времена дорога была двухполосной, мостик узеньким, а рядом был песчаный пляжик и река с черными, иногда отливающими изумрудной зеленью водоворотами.

- Наберу-ка я воды в радиатор, - пробурчал отец и взяв старую кастрюльку пошел к реке.

- Мам, а можно рыбу половить? Можно? Здесь можно?

- Куда еще рыбу ловить, - вот-вот гроза начнется.

 

Сизо-фиолетовые тучи стелились все ниже к земле. Пахло озоном, испуганно вскрикивали птицы, и повинуясь древнему инстинкту любая живая тварь искала убежище.

- Да пусть забросит пару раз, жалко что ли, - поморщился отец. - Мотору еще минут двадцать остывать, а то он закипит.

 

- Ура! У нас хлеб есть?

- Вот, горбушка осталась от батона.

 

Песок. Подмытый берег с зарослями кустов с другой стороны. Вязкий, фиолетовый воздух, пахнущий тревожным ожиданием. И мой остренький красный поплавок.

 

- Первобытный человек. Чем бы дитя ни тешилось, - вздохнула мама. - Говорят, дети проходят периоды развития человечества. Охота и рыболовство, потом в войну начнет играть.

- Ничего, будет и Возрождение, - буркнул отец. - Чертова колымага, никак не остынет.

 

И тут случилось чудо. Впервые в жизни красненькое перо дернулось и решительно ушло под воду. Полностью!

 

- Клюет! Тяни, подсекай, - возбудился отец. - Клюет!

- Клюет? - Растерянно спросил я.

- Тащи!

Я решительно схватил удочку.

Разверзлась предгрозовая гладь речная и на крючке моем показалась морская царевна. Среднего размера плотвичка с серебряной чешуей и ярко-красными плавниками. Она была вытянута вперед, к крючку, предательски пронзившему ее губу, волны мускулов играли ее телом, от жабр до хвоста, а рыбьи глаза ее были полуприкрыты.

 

И тут черт его знает откуда высунулся среди туч лучик солнца и попал на нее.

Чешуя засверкала золотом, плавники угрожающе растопырились, конвульсия прошла по телу, рыбьи глаза посмотрели в мои. Плотвичка, рыба моей мечты, вывернулась невероятным образом, соскочила с крючка и плюхнулась в неподвижную воду, взорвав ее тысячами радужных брызг.

 

- Рыбка, - растерянно сказал я, глядя на круги по воде.

- Рыбка уплыла. - вмешалась мама. - У нее были детки, она хочет домой,.

- Я хочу рыбку.

- Ты ее поймал, но отпустил.

- Я ее поймал...

 

Но тут сверкнула молния и ударил гром, и на песчаную отмель обрушился ливень такой силы, что только и оставалось, что добежать до машины. Из кустов выскочил поджарый мальчик в изношенных трусах. В правой руке у него была удочка, а в левой - кукан. На нем безжизненно висели золотые и серебряные рыбки, изогнувшиеся в последней конвульсии.

- Тетенька, пустите в машину дождик переждать, пожалуйста!

- Ну что же, заходи, - подозрительно посмотрела на него мама.

- Красивая плотвичка у вас была, - нахмурился мальчик. - Крупная. Жаль, что сорвалась. Меня Сережей зовут.

- А я - Саша.

- Я тебя помню, ты кажется с бабушкой летом живешь недалко от станции живешь?

- Точно.

- Соседи будем. Еще увидимся, - уверенно сказал мальчик. - Ну я пошел, дождик-то стихает.

- Да куда ты, Сережа, посиди еще, обсохни.

- Не-а, мамка будет волноваться. Спасибо.

- Хороший мальчик. Вежливый, - удивилась мама, когда Сережа выскочил из машины. Надо же, откуда что берется.

 

- Вот он поймал рыбок, а я... - обида душила меня.

- Все совсем не так. Это же твоя первая рыбка. Поздравляю. И хорошо, что она уплыла. Что бы ты с ней сделал. Съел?

- Я? Съел? - мысль эта казалась совершенно неприемлемой.

- Отпустил?

- Нет. Я бы посадил ее в аквариум.

- Дело за малым, - усмехнулся отец. - Осталось купить аквариум.

- Тогда в банку.

- В банке она умрет, - нахмурилась мама. - Любому живому существу нужен простор. Ты знаешь, надо просто ценить мгновения нашей жизни.. Вот была же у тебя секунда, когда ты увидел свою рыбку. Ты вытащил ее из воды, полюбовался, и она уплыла. Понимаешь?

- Нет, - признался я.

- В этом и состоит радость бытия. Может быть и поймешь когда-нибудь. Неважно.

 

Учитывая, что маме тогда было меньше лет, чем мне сейчас, я скорее всего понял, что она имела в виду. По крайней мере, каждый раз, когда самолет пересекает Атлантику и подлетает к Шереметьево, я смотрю на окрестные перелески, крыши домов, ручейки и речушки, и вспоминаю ту отмель и плотвичку с красными плавниками. И Сережку.

 

2.

 

Вообще-то я хотел написать об ужении рыбы. О маленьком прудике, разморенном августовским зноем. О летних месяцах, о Сережке, загорелом второкласснике, живущем в прохладном корридоре коммуналки. О пчелах, жужжащих в заросшем садике и двоюродной тетке (вот ведь стыдно, забыл как ее звали, помню только, что в платочке), которая всегда поила нас холодным компотом из крыжовника. Такого фиолетового, с прожилочками и мохнатыми хвостиками. Рядом с ее старым деревенским домом был пруд, в котором водились серебряные и золотые карасики размером с пятикопеечную монету. Речь идет о пяти копейках старого образца, на которые можно было купить пять коробков спичек. С серпом и молотом.

 

Мы бегали на пруд почти каждый день - до него было всего километра два. Стоило перейти через линию железной дороги, пройти по полю мимо коровника, пересечь небольшой лесок и спуститься по едва заметной тропинке между зарослями орешника...

 

- Пить хотите? - понимающе улыбалась тетка. - Сейчас компотика принесу, холодненького.

 

Напившись компота мы шли к пруду. Какой там клев, когда дождей не было уже две недели, стрекозы нагло садятся на поплавки, а рыба наелась и утомленно дремлет среди водорослей.

 

- Етить твою мать. Ах, нет, етить твою. Е…

 

Дед в старых штанах армейского образца, изношенных тапочках-шлепках и соломенной шляпе на голове на наших глазах тащил из прудика настоящего рыбьего Голиафа. Длиной с локоть, весом даже боюсь каким сказать, этот патриарх и праотец рыбных карасей негодующе извивался. Золотая, без единого изъяна чешуя, словно позолота фараоновского саркофага сверкала на солнце, а удочка предательски гнулась.

 

- Лопнет, Захарыч, леска лопнет! - слегка шепелявя заорал совсем уже невзрачного вида мужичок с заячьей губой и не раздумывая прыгнул в воду. - Ага, не уйдешь, буржуй чертов!

 

Огромный карась был выброшен на берег.

 

- Етить твою так, Мелкий! Десять лет здесь рыбачу, но чтобы такое! - Дед Захарыч дрожал от охотничьей страсти. - Вот оно, волшебное слово!

 

Праотец рыб негодующе разевал рот и бил хвостом по земле. Мне стало его жалко.

- Отъелся-то как, - одобрительно оскалился вылезший из воды Мелкий с заячьей губой. У него не хватало половины зубов. - Ну что же, Захарыч, отметить надо!

 

- Отметить. Отметить это и с чекушкой можно. Здесь другое. Я может с детства о таком мечтал. Может всю войну думал, что однажды такого поймаю.

- Ну так и что? - растерялся Мелкий.

- Не понимаешь, - сурово покачал головой дед. - Отпустить его надо. Погибнет без него пруд, измельчает. Может он по-глупости червяка моего схватил, может от жары ошалел. А может и волшебное слово услышал. Меня бабка научила, умела она много чего. А ты - на сковородку. Одно слово - Мелкий…

 

Мы с удивлением смотрели на этот странный диалог, на громадного карася, лениво хлопающего хвостом по траве, на странного деда и не менее необычного мужика с заячьей губой.

 

- Скажешь тоже, Захарыч. Отпустить… Ты что ли его из воды вытаскивал? Ты? Скажи, ты? Молчишь? Да здесь на целый ужин выйдет. Да я на рынке за него запросто поллитру, а ты - отпустить! - Мелкий по-хозяйски схватил праотца рыб, ловко снял с крючка и сдавил жабры. Золотой рыбий царь обреченно задергался.

- Отпусти, Мелкий, по-хорошему прошу! - дед размахнулся удочкой, но мужичок с заячьей губой скорчил рожу, плюнул и бросился прочь от берега.

- Стой, стой, кому говорят. Ах ты проклятый! Ребятки, догоните его!

 

Мы стояли в оцепенении.

 

- Эх… Ни стыда, ни совести! Я ведь в боях контуженный. Знает, скотина, что не догоню. Всю радость, все счастье испортил. Тьфу ты…

 

Дед покряхтывая поднялся, собрал удочку, плюнул и ушел.

 

- Вот это рыбина, - переводя дух сказал загорелый Сережка.

- Я такую и не видел никогда, - подвтердил я.

- Да что ты вообще видел, малявка. Забросим удочки? - предложил Сережка. - Может там еще один такой плавает!

- Давай! - вдохновился я.

 

Но клева не было. Только слепни да стрекозы.

 

- Ну его на фиг, - не выдержал Сережка. - Пошли к твоей тетке, пить хочется.

 

Во дворе было тенисто, пахло смородиной и укропом.

- Ну что, рыбловы, поймали карасиков на ужин? - дружелюбно осведомилась тетка.

- Какой там, не клюет.

- Зато дед один такого карася поймал. Во! - развел я руки.

- Скажешь тоже. В этой лужице, да такой. А что за дед?

- Странный такой. В военных штанах и соломенной шляпе, говорит - волшебное слово знает.

- А, это Петр Захарыч. Он любит байки рассказывать, особенно, когда выпьет.

- Да нет, мы своими глазами видели! Вот такой! С локоть, килограмма на два.

- Я тоже много чего своими глазами перевидала. И до сих пор глазам своим поверить не могу. Жизнь - странная штука. А вы пейте компотик, ребятки, пейте. У меня еще грибок кисленький на кухне есть, хотите?

 

***

 

Через пару дней начались дожди, и как-то неожиданно наступила осень. Каникулы закончились, я уехал в Москву и увиделся с Сережкой лишь через год. Он вытянулся и уже перешел в третий класс.

- Ну наконец-то. По карасикам? - обрадовался Сережка.

- Завтра утром.

 

Всю ночь мне снился огромный золотой карась, пускающий ленивые пузыри, волшебный пруд, и тетка (как неудобно, что забыл ее имя, а придумывать не хочется)

 

Мы встретились в гулком и сумрачном подъезде, взяли удочки и побежали через линию железной дороги к нашему заветному пруду.

Мы бежали, вспоминая карасиков размером с пятикопеечную монетку и огромного рыбьего патриарха в золотой чешуе, и компот из крыжовника, и стрекоз, и пчел, и влажный запах только что политого укропа, и сиреневую тень, и прохладу чуть затхлой воды из умывальника.

 

- Бляха, - охнул Сережка.

 

Прудик наш за прошедший год превратился в болотце и зарос какой-то скликзой дрянью. Деревья на берегу высохли, а поросший травой склон почернел, будто по периметру прудика прошел лесной пожар. Мне почему-то стало жутко.

 

- Вот тебе и рыбий царь. Буль-буль карасики… - сплюнул Сережка.

 

Рыбалка отменилась, оставался компот из крыжовника. С фиолетовыми прожилочками.

- Здрасти, тетя (как же я мог забыть ее имя!)

- Господи, милые мои, вы откуда взялись! Дай я вас обниму, подросли-то как! Опять Каникулы? Учились хорошо?

- Нормально. Пить очень хочется.

- А как же, я словно чувствовала. Ваш любимый компотик, сорванцы. Из крыжовника. Фиолетового. Ах, сорванцы, сорванцы, вы взрослеете, мы стареем....

 

- А прудик-то заболотился, никакой рыбы теперь нет, - сокрушенно сообщил я.

- Да он давно уже в болотце превращался, - хмыкнула тетка.

- Ну да, в прошлом году дедуся, как его, Захарыч такого карася вытянул, Во…

- Фантазеры, - отмахнулась тетка. Еще скажете, что кашалота поймали. - А Петр-Захарович-то зимой…, - она опустила глаза и чуть заметно, кончиками пальцев перекрестилась. - Умер то есть. В клубе поминки были. Оказывается, заслуженный человек, наград одних фронтовых столько… И такой орден, и сякой, и красной Звезды, только что не Герой Советского Союза. А жил в бараке, выпивал да рыбу ловил. Вот уж не догадаешься, какой человек ушел...

.

- Тетя (забыл имя, каюсь), а вы не знаете, что с таким небольшим дядькой с заячьей губой.

- Господи, ребятки, да что это вы все о покойниках-то, - Тетка опять чуть заметно перекрестилась. - Под электричку он попал, пьяный был. Всего переехало, да по путям раскатало, ужас один.

 

И тут я впервые в жизни почувствовал дуновение времени, навечно замурованного в сохраненных памятью картинках прошлого. Которых уже нет и больше никогда не будет. И по спине у меня проползли ледяные мурашки. Так бывает, когда повернешься спиной к леднику глубиной в десятки километров и на миллионы лет.

 

В детстве все быстро забывается, тем более, что тетка дала нам 20 копеек, на которые мы с Сережкой купили две пачки фиолетового фруктового мороженого в слегка размокших вафлях. И еще две копейки осталось - как раз хватило на свинцовое грузило.

 

Продолжение

 

Alexander Taratorin