Жить на своих квадратных метрах
замерзших слез, пролитой водки,
сгорая, отдаваться ветру
на оживленном перекрестке.
Заплакать просто, без причины,
болтать с неясно чьим акцентом,
быть похороненной лавиной
и воскресать змеиной лентой.
Быть непонятной, злой, беспечной,
и побеждать, чтоб покоряться...
Все это бред. И время лечит.
И просто есть кому-нибудь отдаться...
* * *
Мы все какие-то не те,
мы все какие-то не к месту,
и отработанные жесты
нас ослепляют в темноте.
Мы без умолку говорим,
или молчим- одно и то же,
уходим раньше или позже.
В итоге- сигаретный дым,
опорожненная бутылка
и смех стихающий в дали..
Но что то ноюще болит -
там, где то в области затылка..
И лунный свет сотрем с лица -
он как плевок, а может слезы,
за похороненные грезы
и за предчувствие конца....
* * *
Я вывернула все наоборот -
Слова любви и ненависть проклятий,
И кофе в чашках,и в бокалах лед,
И смысл недозаправленной кровати.
Шарахнись от меня ,Сэр Первый Встречный,
Почувствовав паленый запах мой,
Увидев пламя разноцветных свечек,
Перекрестись и поспеши домой.
Не предлагай поспешно сигарету
И не ищи желания в глазах.
След кошки ,пробежавшей по паркету,
Остался у меня на волосах.
Над этим посмеется кто-то левый,
Докуривая втоптанный бычек...
Я просто свой наряд надела белый.
Со спущенным,как невзначай,плечем.
* * *
Уже безжалостная ревность мира
Бушует третьи (иль вторые?) сутки,
И где-то между кухней и сортиром
Мы доливаем водку в Камасутру.
И я стою, как будто не одета,
И ты, как те плебеи из «Плейбоя»,
Но в паузе потушенного света
Желает каждый быть самим собою.
Иван-царевич топчется в прихожей,
И серый волк привязан у подъезда.
Он врет, он не царевич, он – прохожий,
Он не поймет, что к нам пришел не к месту.
Я не Аленушка, меня спасать не надо,
Ошибся, парень, я сегодня – Ева.
Пусть он уйдет туда, где будут рады
Спасителю для непорочной девы.
Подует ветер в форточные дыры.
Я не хочу, чтоб наступало утро,
Пока там, между кухней и сортиром,
Мы доливаем водку в Камасутру.
Юлия Толмачева
